К утру глаза утекли в подушку. А голове было больно на ней лежать. Ломало всё. Все тело. Голову. А ведь ему, наверняка, еще хуже. А я гребаный пациент. У меня даже диагноз теперь есть. Средняя степень паранойи, тяжелое раздвоение личности… там еще что-то про шизофрению было… как будто я сама не знала. Говорят, что надо бы это лечить. Но я в дурку ни ногой. Иду умываться. Гляжу в осколок зеркала над раковиной и ужасаюсь: белки красные-красные, зрачки узкие-узкие, все остальное ярко-синее. о, Господи. Я итак отвратительна сама себе, а тут еще… я проспала целых 15 минут. Мне даже сон успел присниться. Лучше бы не снился. Все так перемешалось… какие-то знакомые, бывший парень, тот, кто еще пару недель назад тоже был моим парнем, друзья моих друзей, которых я ни разу не видела, друзья детства… черт. Далее сон.
Мне говорят:
-ты знаешь, он покончил жизнь самоубийством?
Отвечаю:
-да?.. А где он жил?
-на Пионерской, на девятом этаже. Хочешь проверить? Ну, съезди…
Спускаюсь в метро, долго еду в поезде, выхожу на улицу и вижу город, в Сибири. Там, где мои родители сейчас живут. Слабо все это напоминает Пионерскую. Иду, зеленые газончики, деревья, цветные домики, дети играют. Подхожу к дому. Ха. Это дом… ха-ха… в этом доме на восьмом этаже живет моя первая любовь… ха-ха… вижу, как у него во всей квартире горит свет. Куча народу, все суетятся. И выглядит эта моя любовь совсем по-другому. Ха. Поднимаю глаза выше, на девятый - ни огонечка. Никакой жизни. Никакого света. Черт. Захожу в подъезд, а там лифт, вроде бы один, а на самом деле их там как троллейбусов на остановке, все по номерам, какой куда идет, люди стоят, ждут. Нажимаю на кнопку, двери открываются, новый серебристый лифт, а кнопок там 1, 2, 3. то есть до третьего этажа только. Кое-как добираюсь до девятого. Звоню в дверь - ни звука. Сижу на ступеньке. Нет никого. Тишина. Ну, думаю, надо зайти хоть этажом ниже раз уж приехала, вдруг он меня еще помнит. Звоню в его дверь, дверь серая с номером 173. он тут же открывает: "а, я тебя ждал, ща письмо принесу" и уходит. Стою, думаю: какое, нах, письмо? 4 года меня не видел, даже не удивился. Еще и письма какие-то. Возвращается с письмом. Это просто альбомный лист, сложенный пополам. Сажусь на ступеньку, читать. Каллиграфические буквы перьевой ручкой, совсем не тот корявый почерк. А любовь мне что-то рассказывает… голосом Ренаты Литвиновой: да, представляешь, самоубийство… так странно… "что он сделал-то хоть?"-спрашиваю. Упал, говорит Литвинова. "ни хуя себе самоубийство… упал?" ага, говорит, вот здесь, прямо с этих ступенек как покатился, ногтями за известку цеплялся, а уже не спасти было. "а сейчас-то он где?" как где, говорит, в больнице. В Мариинской. "это самоубийство называется?" самоубийство-самоубийство, говорит, еще какое самоубийство. Ладно, всё, я читаю. Далее письмо.
"Привет. У меня здесь все хорошо. Я часто тебя здесь вижу. Особенно по утрам. Я надеваю свой костюм, расчесываюсь, выхожу в сад… сейчас, осенью, листья падают, представляешь, все желтым усыпано… сажусь в шезлонг, закуриваю трубку, а тут уже и ты летишь: маленькая такая, беленькая, с крылышками, перышки мягкие-мягкие… а у меня крошки в кармане, а рядом с шезлонгом - столик садовый. Я на столик крошки насыплю, а ты сначала посмотришь, маленькая, беленькая, хорошенькая такая, а потом подойдешь, поклюешь чуть-чуть, на меня глянешь… полетаешь рядом и улетаешь совсем… и, главное, на столик никогда не гадишь, как другие… маленькая такая, беленькая, с крыльями… "
Внизу листа обратный адрес. Село какое-то там… название явно вымышленное, как-то с именем моим связанное. На столик никогда не гажу.
Да уж.
Встаю со ступеньки, кладу письмо в карман. "ну ты заходи еще, а то так редко здесь бываешь… а я тебя всё жду" причем тут голос Литвиновой, интересно… обнимаю его на прощание и спускаюсь по лестнице пешком. Закат. Зеленые газончики покрыты желто-красным светом. Стоит автобус и очередь тянется. Встаю в конец. Передо мной какие-то девчонки. Их трое. Одеты одинаково: китайские белые кроссовки, синие джинсы и олимпийки от китайских же спортивных костюмов. Одна оборачивается: о, это ты! "да, наверное, я"-говорю. А он самоубийство совершил… "да… я знаю, он собирался…" Ты слышала, он же повесился… "повесился?.." да, вот прямо на этом дереве, вышел так же на закате, веревку привязал, голову в петлю сунул и только повесился, а веревка возьми и порвись. Бедный… ему так хотелось, он ведь другим совсем стал потом, а теперь зато в больнице лежит. Ну, ничего. Зато его там кормят. "а вы его часто видели?" нет, в основном по ночам, он лифтов боялся, выбегал ночью в магазин, минералку покупал и обратно бегом на девятый этаж. Он же один жил на всем этаже. И лампочек у него не было. Ни одной. В больнице лежит, бедный, плохо ему там. Там же лампочки. Только ты туда не ходи. Он не любит, когда к нему ходят. Особенно ты. Не нравишься ты ему. Плохая потому что. "хорошо, не буду, раз так". Девчонка отворачивается, мы все садимся в автобус и едем куда-то. А мимо облака.
Мне говорят:
-ты знаешь, он покончил жизнь самоубийством?
Отвечаю:
-да?.. А где он жил?
-на Пионерской, на девятом этаже. Хочешь проверить? Ну, съезди…
Спускаюсь в метро, долго еду в поезде, выхожу на улицу и вижу город, в Сибири. Там, где мои родители сейчас живут. Слабо все это напоминает Пионерскую. Иду, зеленые газончики, деревья, цветные домики, дети играют. Подхожу к дому. Ха. Это дом… ха-ха… в этом доме на восьмом этаже живет моя первая любовь… ха-ха… вижу, как у него во всей квартире горит свет. Куча народу, все суетятся. И выглядит эта моя любовь совсем по-другому. Ха. Поднимаю глаза выше, на девятый - ни огонечка. Никакой жизни. Никакого света. Черт. Захожу в подъезд, а там лифт, вроде бы один, а на самом деле их там как троллейбусов на остановке, все по номерам, какой куда идет, люди стоят, ждут. Нажимаю на кнопку, двери открываются, новый серебристый лифт, а кнопок там 1, 2, 3. то есть до третьего этажа только. Кое-как добираюсь до девятого. Звоню в дверь - ни звука. Сижу на ступеньке. Нет никого. Тишина. Ну, думаю, надо зайти хоть этажом ниже раз уж приехала, вдруг он меня еще помнит. Звоню в его дверь, дверь серая с номером 173. он тут же открывает: "а, я тебя ждал, ща письмо принесу" и уходит. Стою, думаю: какое, нах, письмо? 4 года меня не видел, даже не удивился. Еще и письма какие-то. Возвращается с письмом. Это просто альбомный лист, сложенный пополам. Сажусь на ступеньку, читать. Каллиграфические буквы перьевой ручкой, совсем не тот корявый почерк. А любовь мне что-то рассказывает… голосом Ренаты Литвиновой: да, представляешь, самоубийство… так странно… "что он сделал-то хоть?"-спрашиваю. Упал, говорит Литвинова. "ни хуя себе самоубийство… упал?" ага, говорит, вот здесь, прямо с этих ступенек как покатился, ногтями за известку цеплялся, а уже не спасти было. "а сейчас-то он где?" как где, говорит, в больнице. В Мариинской. "это самоубийство называется?" самоубийство-самоубийство, говорит, еще какое самоубийство. Ладно, всё, я читаю. Далее письмо.
"Привет. У меня здесь все хорошо. Я часто тебя здесь вижу. Особенно по утрам. Я надеваю свой костюм, расчесываюсь, выхожу в сад… сейчас, осенью, листья падают, представляешь, все желтым усыпано… сажусь в шезлонг, закуриваю трубку, а тут уже и ты летишь: маленькая такая, беленькая, с крылышками, перышки мягкие-мягкие… а у меня крошки в кармане, а рядом с шезлонгом - столик садовый. Я на столик крошки насыплю, а ты сначала посмотришь, маленькая, беленькая, хорошенькая такая, а потом подойдешь, поклюешь чуть-чуть, на меня глянешь… полетаешь рядом и улетаешь совсем… и, главное, на столик никогда не гадишь, как другие… маленькая такая, беленькая, с крыльями… "
Внизу листа обратный адрес. Село какое-то там… название явно вымышленное, как-то с именем моим связанное. На столик никогда не гажу.
Да уж.
Встаю со ступеньки, кладу письмо в карман. "ну ты заходи еще, а то так редко здесь бываешь… а я тебя всё жду" причем тут голос Литвиновой, интересно… обнимаю его на прощание и спускаюсь по лестнице пешком. Закат. Зеленые газончики покрыты желто-красным светом. Стоит автобус и очередь тянется. Встаю в конец. Передо мной какие-то девчонки. Их трое. Одеты одинаково: китайские белые кроссовки, синие джинсы и олимпийки от китайских же спортивных костюмов. Одна оборачивается: о, это ты! "да, наверное, я"-говорю. А он самоубийство совершил… "да… я знаю, он собирался…" Ты слышала, он же повесился… "повесился?.." да, вот прямо на этом дереве, вышел так же на закате, веревку привязал, голову в петлю сунул и только повесился, а веревка возьми и порвись. Бедный… ему так хотелось, он ведь другим совсем стал потом, а теперь зато в больнице лежит. Ну, ничего. Зато его там кормят. "а вы его часто видели?" нет, в основном по ночам, он лифтов боялся, выбегал ночью в магазин, минералку покупал и обратно бегом на девятый этаж. Он же один жил на всем этаже. И лампочек у него не было. Ни одной. В больнице лежит, бедный, плохо ему там. Там же лампочки. Только ты туда не ходи. Он не любит, когда к нему ходят. Особенно ты. Не нравишься ты ему. Плохая потому что. "хорошо, не буду, раз так". Девчонка отворачивается, мы все садимся в автобус и едем куда-то. А мимо облака.