Что-то в этом есть. Тошнит от пошлости своей правоты. Я бы пил и пил. Включаю "Лилит". А как подумаю, так тоска какая-то вперемешку с неизбежностью и жалостью. Что ты будешь делать. Эти глаза… чертовы. Эти слова. Все для меня. Хорошо, я весьма признательна, но мне ничего не надо. Даже если надо, все равно не надо. Не стоит беспокойства Вашего. Что ж я вам плохого-то сделала, что вас так угораздило… спасибо вам большое, только благодаря вам моя самооценка на каком-то там уровне. Благодарна безмерно. Не надо уходить в запои на моих глазах, не надо на меня так смотреть, не надо завязывать мне шнурки. Я и так вас боюсь. Ах, эти серые глаза… карие, желтые, зеленые и голубые. "посмотри, я не боюсь ответственности, посмотри! Я именно тот, кто тебе нужен!" И что же вы, ребятушки, в этом находите? В этих прокуренных, грязных и запутанных волосах, в этой непокрытой косметикой поверхности моей глупой рожи, в этом идиотском и беспричинном смехе, в этих растянутых черных футболках и длинных поповских юбках, в армейских ботинках и детских феньках, в этих дурацких и глупых интересах, в моей природной тупости, в моем неумении играть и петь… что же вас, милые, в этом привлекает, что? А Дон Себастьян садится в метро. В переходах на площади Ал. Невского играют на скрипке и виолончели. А Дон Себастьян проходит мимо, бросив на них спокойный взгляд почтенного джентльмена. В руке он несет Martinez. Дону Себастьяну нравится моя бандана: "с такой не стыдно ограбить банк" черт. Откуда ему известно про мой банк? Дон Себастьян не курит ничего экстравагантного, он курит всего-навсего сигареты. Мы стоим вчетвером в туалете и курим. На стене висит фиолетовая пластмассовая ванна, еще здесь есть разноцветные санки. Мы ведем непринужденную беседу о кино. И Дон Себастьян говорит такие вещи, которые мне жутко знакомы. "откуда я знаю тебя? Скажи мне, я буду рад. Мы долго жили вместе? Или я где-то видел твой взгляд? То ли в прошлой жизни, на поляне в забытом лесу, то ли это ты был за темным стеклом той машины, что стояла внизу? напомни, где мы виделись, моя память уж не та, что была. Ты здесь просто так? Или у нас есть дела? Скажи мне чем мы связаны? Скажи хоть да или нет? Но сначала скажи, отчего так сложно стало выйти из тени на свет?" БГ. само собой приходит в голову. Мы курим и стряхиваем пепел в толчок. Дон Себастьян останавливается на перроне. Подходит поезд. Дон Себастьян заходит в вагон и встает у двери. Его лицо выражает полное спокойствие. Никто не знает, что творится в голове Дона Себастьяна. Дону Себастьяну прекрасно удаются песни вроде "oh, baby, come back my heart, oh, baby…" начищенные туфли Дона Себастьяна отбивают ритм. Ритм теряется в шуме поезда. Дон Себастьян уезжает в неизвестное мне пространство. И я этому искренне рада. Я покупаю сигареты в ларьке, закуриваю и иду, звеня своими колокольчиками, по вечернему, моросящему староневскому проспекту. И что творится в моей голове? Нет. В ней не творится Дон Себастьян. В ней совсем другие глаза не могут найти себе места. Моя голова упорно их не принимает. Они добрые. Они милые. Любезные, где-то даже наивные. Причем здесь я? И другие глаза - темные, жуткие - тоже скитаются в поисках места, в них застряла надежда. И не выгонишь ведь поганым веником. Все равно не уйдут, хоть стреляй. Я стараюсь верить в их красоту. А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо мне, никого теперь не жаль. Хотя нет, теперь жаль. А Дон Себастьян вышел на какой-то станции, повернул в сторону эскалатора, не глядя под ноги. Коричневые туфли Дона Себастьяна взошли на движущуюся ступеньку, он поправил холщовую сумку на плече, достал мобильник, небрежно глянул на часы и удалился куда-то далеко-далеко вверх. На следующий день маленький мальчик спросил: "а где тетя Эльвира?"